«Когда мы смотрим на судебные процедуры

снаружи, они кажутся нам излишними.

Когда же изнутри, – нам кажется,

что их слишком мало».  

Монтескье

 

Нынешний год российской Конституции – юбилейный: в конце года мы будем отмечать четверть века со дня ее принятия. Само принятие Конституции стало результатом колоссальных перемен, осуществляемых в тот период в нашей стране. Эти перемены, порожденные стремлением нашего народа к свободе, праву и демократии, повлекли за собой крушение социалистической системы, которое, в свою очередь, обусловило существенные изменения правовых основ мироустройства. На эти события наложились процессы глобализации, несущие с собой все новые и далеко не всегда позитивные с точки зрения права изменения. Таким образом, можно сказать, что весь период свой недолгой пока жизни (по сути – жизни одного поколения) российская Конституция находилась в условиях крайне сложных глобальных перемен и сумела выдержать их натиск.

О тех трудностях, с которыми сталкивалась при этом российская конституционная юстиция, о наших проблемах и успехах целесообразно поговорить в рамках предстоящих юбилейных мероприятий. А сегодня я бы сконцентрировался на вопросах, обозначенных во второй части темы конференции и связанных с задачами конституционного контроля.

В своем выступлении я хотел бы остановиться на специфике конституционного контроля как института государственной власти, на его роли и значении для современного правового развития. Такая постановка проблемы отчасти мотивирована появляющимися в последнее время суждениями о том, что в развитой правовой ситуации конституционный контроль уже утратил прежнее значение, поскольку институты правовой демократии и парламентаризма в целом справляются со своими законодательными функциями, а для граждан гораздо важнее защита их прав в конкретной ситуации в судах общей юрисдикции, а если в конституционном суде – то в рамках так называемой «полной» конституционной жалобы.

Для России подобные суждения не актуальны: нам предстоит многое еще сделать для развития  тех основ конституционализма, которые заложены в нашей Конституции. Однако полагаю, что они не релевантны и той правовой ситуации, которая складывается в западных демократиях. Во-первых, никакое развитие правовой демократии не может преодолеть внутренних противоречий этого политико-правового института, связанных с проблемой соотношения большинства и меньшинства. А во-вторых, нынешняя эпоха крутых перемен, в которой всем нам «повезло» жить, несет в себе новые, причем, очень серьезные, вызовы конституционно-охраняемым ценностям, а поэтому надо будет в новых условиях искать адекватные им балансы ценностей, чтобы совместить грядущие изменения с теми правовыми традициями, от которых общество не может отказываться в угоду новым веяниям.

 

Соотношение прав большинства и меньшинства. Рассматривая проблему соотношения прав большинства и меньшинства с точки зрения роли конституционной юстиции в ее решении, можно выделить два наиболее значимых аспекта темы.

Прежде всего – это соотношение демократического принципа большинства с необходимостью защиты прав разного рода меньшинств. Этот аспект проблемы хорошо разработан в теории и уже накоплен огромный практический опыт защиты прав меньшинств как на национально-государственном уровне, так и на уровне наднациональных органов правовой защиты (я имею в виду прежде всего ЕСПЧ). Поэтому остановлюсь на другом аспекте, которому уделяется значительно меньше внимания и который связан с необходимостью защиты большинства от отстаивающих свои интересы меньшинств.

Когда мы сталкиваемся с подобной проблемой на национальном уровне, то, как правило, речь идет о меньшинствах, обладающих организационными, властными, информационными и иными (вплоть до коррупционных) рычагами давления на правотворческие органы. В этих случаях можно говорить о каких-то дефектах в развитии институтов правовой демократии, о неспособности законодателя противостоять лоббистскому давлению или давлению со стороны улицы, СМИ и т.д., о его неготовности учесть правомерные социальные ожидания широких слоев населения, о неверной трактовке  соотношения публичных и частных интересов, о  неумении найти оптимальный баланс конкурирующих конституционных ценностей  и т.д.

Приведу один пример, связанный с защитой права собственности. Я выбрал его потому, что в системе конституционных прав человека право частной собственности имеет ключевое значение, поскольку именно собственность образует собой единственно возможную «цивилизованную почву для свободы и права»[1] и именно ликвидация частной собственности при социализме привела, как мы знаем, и к ликвидации права в его подлинном смысле, т.е. права как меры свободы человека. Речь пойдет о собственности на жилище. В 2016 г. группа депутатов обратилась в Конституционный Суд с запросом о конституционности положений Жилищного кодекса РФ, обязывающих собственников квартир в многоквартирных домах вносить взносы на капитальный ремонт. Конституционный Суд признал данную норму конституционной[2]. Это решение подверглось острой критике как справа, так и слева. Я остановлюсь лишь на критике справа (т.е. со стороны, условно говоря, либерального фланга), потому, что она носит принципиальный характер. «Конституционный Суд, – писал в данной связи бывший Председатель Высшего Арбитражного Суда РФ А.А. Иванов, – не собирается больше использовать процессуальные уловки, чтобы скрыть свою позицию. Маски сброшены, цивилистам надеяться больше не на что». На повестке дня, полагает он, стоял вопрос о том, может ли право собственности одновременно быть обязанностью, и неверное, по его мнению, решение Конституционного Суда «уничтожает природу субъективного права».

Прежде всего надо отметить, что принимая это решение, мы исходили из того, что право человека может быть ограничено законом с целью реализации такой конституционной ценности, как защита прав и законных интересов других лиц (их права на жилище, их здоровья и т.д.) и что введение такого ограничение вовсе не превращает это право в обязанность. Речь идет о поиске разумного баланса публичных и частных интересов и о достижении на этой основе оптимального баланса соответствующих конституционных ценностей. Но я хотел бы здесь обратить внимание на аргументацию нашего оппонента, который делал акцент на том, что средства собранные для капремонта жилья, будут использоваться в том числе и в интересах других собственников (причем непропорционально) и что такая практика в итоге приведет к «полной уравниловке». Правовой альтернативой подобной неправовой уравниловке, как написал автор в своем блоге, могло бы стать «расселение аварийных домов за счёт собственников и, если у них нет денег на капремонт, последующий их снос. И никакого предоставления нового жилья. Число бездомных может увеличиться. Ну что ж, жизнь, - резюмировал он, -  вообще несправедлива».

Жизнь, конечно, несправедлива. Но может ли быть несправедливым право? Точнее, разве не должно оно, как минимум, не преумножать, а по возможности, сглаживать несправедливость? А несправедливость здесь заключается в том, что наши граждане в своем подавляющем большинстве стали собственниками жилья в результате его массовой приватизации, которая повторила (пусть и в иных масштабах) основные пороки постсоциалистической приватизации средств производства. Ведь по итогам приватизации жилья партийно-государственная верхушка и сформированная ею номенклатура закрепили за собой лучшие дома и квартиры, а значительная часть граждан смогла приватизировать старое, ветхое и даже аварийное жилье. В этой ситуации говорить о незыблемом и священном праве собственности на приватизированное жилище, делая вид, что речь идет об освященной веками собственности, сформированной трудом многих поколений, по меньшей мере несерьезно.  

Не исключено, что законодатель мог бы найти иные правовые средства решения проблемы капремонта. Но Конституционный Суд не может давать ему подобные советы. И если законодатель говорит нам, что у него нет другого варианта, кроме как принуждение богатых к солидарности с бедными (с теми, кто может лишиться крова над головой), Суд не может не признать это как данность, из которой ему необходимо исходить. Тем более, что такой подход соответствует не только правосознанию постсоветского общества, но и правовым позициям ЕСПЧ, признающего, что обеспечение жильем является важнейшей социальной потребностью и что решение жилищного вопроса отражает не только частный, но и публичный интерес, а потому не может быть целиком отдано на откуп рынку[3].

Я привел этот пример еще и потому, что он наглядно демонстрирует те специфические сложности, с которыми приходится иметь дело конституционной юстиции в России, когда она выполняет присущую ей роль арбитра между большинством и меньшинством, стремясь посредством интерпретации юридических смыслов к достижению столь важного для нашего общества социального согласия.

Еще один пример из этой же области. В 2014 году Конституционный Суд рассмотрел дело  о проверке конституционности статьи 6.21 КоАП Российской Федерации, которой установлена административная ответственность за пропаганду нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних, выразившуюся в распространении информации, направленной на формирование у несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных установок, привлекательности нетрадиционных сексуальных отношений, искаженного представления о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных сексуальных отношений, либо навязывание информации о нетрадиционных сексуальных отношениях, вызывающей интерес к таким отношениям.

Конституционный Суд исходил из того, что с одной стороны, государство призвано принимать меры, направленные на исключение возможных ущемлений прав и законных интересов лиц по мотиву их сексуальной ориентации, и обеспечивать эффективные возможности для защиты и восстановления их нарушенных прав на основе закрепленного в статье 19 (часть 1) Конституции Российской Федерации принципа равенства всех перед законом и судом. Данный конституционный принцип предполагает в том числе недопустимость ограничения в правах и свободах либо установления каких-либо преимуществ в зависимости от принадлежности к тем или иным социальным группам, под которыми могут пониматься и группы лиц с определенной сексуальной ориентацией, конкретизирован в нормах отраслевого законодательства.

С другой стороны, исходя из требований статей 17 (часть 3) и 55 (часть 3) Конституции Российской Федерации, осуществление гражданами права на распространение информации, касающейся вопросов сексуального самоопределения личности, не должно нарушать права и свободы других лиц, а в правовом регулировании данного права, равно как и иных прав и свобод человека и гражданина, должен обеспечиваться баланс конституционно значимых ценностей. Следовательно, учитывая деликатность таких вопросов, как относящихся к сфере индивидуальной автономии, и не посягая на само ее существо, государство вправе вводить на основе указанных требований Конституции Российской Федерации определенные ограничения на деятельность, связанную с распространением подобной информации, если она приобретает агрессивный, навязчивый характер и способна причинить вред правам и законным интересам других лиц, прежде всего несовершеннолетних, и является оскорбительной по форме. Соответственно, распространение лицом своих убеждений и предпочтений, касающихся сексуальной ориентации и конкретных форм сексуальных отношений, не должно ущемлять достоинство других лиц и ставить под сомнение общественную нравственность в ее понимании, сложившемся в российском обществе, поскольку иное противоречило бы основам правопорядка.

Конституционный Суд отметил, что цель, которую преследовал федеральный законодатель при установлении данной нормы, оградить ребенка от воздействия информации, способной подтолкнуть его к нетрадиционным сексуальным отношениям, приверженность которым препятствует выстраиванию семейных отношений, как они традиционно понимаются в России и выражены в Конституции Российской Федерации.  При этом он честно признал, что возможность влияния соответствующей информации, даже поданной в навязчивой форме, на будущую жизнь ребенка не является безусловно доказанной. Тем не менее, с учетом того, что  вводимые законодателем ограничения касаются только адресной направленности соответствующей информации лицам определенной возрастной категории и потому не могут рассматриваться как исключающие возможность реализации конституционного права на свободу информации в этой сфере, Конституционный Суд признал их допустимыми даже при таком вероятностном вреде.

Соответственно, если исходить из буквального понимания «необходимости в демократическом обществе», возможно, Конституционный Суд допустил выход законодателя за пределы этой необходимости. Но если исходить из разумного баланса прав и законных интересов разных лиц и социальных групп, то регулирование вполне приемлемо. При этом и сам Европейский суд по правам человека, допуская дискрецию законодателя государства, и сам следует критерию необходимости не всегда догматично, разумно смещая его понимание в сторону нахождения баланса прав и законных интересов.

Другой поворот  рассматриваемой темы  связан с защитой прав большинства  в их соотнесенности с правами  меньшинств. Поворот, который выводит эту тему за рамки национальных границ, т.е. на наднациональный уровень. Я имею в виду ситуации, когда наднациональный судебный орган (в частности, ЕСПЧ), призванный по природе своей отстаивать права человека и прежде всего права представителей наиболее уязвимых групп, относящихся к разного рода меньшинствам, делает это слишком бескомпромиссно. Речь идет не о подавляющем большинстве рядовых решений Суда, опирающихся на уже сложившееся понимание прав человека, а о формулировании Судом новых правовых ценностей и идей в вопросах, которые затрагивают чувствительные струны национальной идентичности отдельных государств. И хотя удельный вес подобных новелл в общем массиве решений Суда невелик, однако в условиях нынешней эпохи перемен он имеет явную тенденцию к росту. При этом подобные проблемы, требующие правового решения, нередко оказываются связанными с пересмотром фундаментальных культурных традиций под влиянием социальных изменений или технологического прогресса.  

В этой связи нам приходится в очередной раз вспоминать и напоминать нашим коллегам из ЕСПЧ, что взаимодействие европейского и конституционного правопорядка невозможно в условиях субординации, поскольку только диалог между различными правовыми системами является основой их надлежащего равновесия, и именно от уважения Европейским Судом национальной конституционной идентичности государств-участников Конвенции во многом зависит эффективность ее норм во внутригосударственном правопорядке. При этом мы вынуждены подчеркивать, что, признавая фундаментальное значение европейской системы защиты прав и свобод человека и гражданина, частью которой являются постановления Европейского Суда по правам человека, Конституционный Суд России готов к поиску правомерного компромисса ради поддержания этой системы, оставляя за собой определение степени своей готовности к нему, поскольку границы компромисса в данном вопросе очерчивает именно Конституция Российской Федерации.  

Мы обычно обсуждаем данную проблематику в контексте вопросов, связанных с проблемой субординации (а точнее – необходимости отсутствия таковой) во взаимоотношениях национальных и наднациональных судебных органов, с пределами судейского активизма ЕСПЧ, с выработкой доктрин контр-лимитов и конституционной идентичности и т.д. Но здесь я хотел обратить внимание на проблему, которая лежит в подтексте этих доктринальных разработок, а именно – на проблему соотношения прав большинства и меньшинства. Увлекшись в последние десятилетия (по вполне понятным и весьма серьезным причинам) защитой индивидуальных прав человека, мы стали забывать, что человек, как говорил Аристотель, по природе своей существо политическое, т.е. общественное. Однако современные вызовы глобализации (и здесь я все-таки  обращаюсь в более широкой теме нашей конференции), глобализации, которая развивается пока что в   направлении эгоистических интересов наиболее сильных субъектов глобального взаимодействия, заставляют нас задуматься о необходимости какой-то корректировки нынешнего либерально-индивидуалистического подхода к пониманию права.

Речь идет о корректировке в сторону формирования такого понятия права (прежде всего права человека), которое синтезировало бы начала индивидуальной свободы и социальной солидарности. Потому что и то, и другое – это имманентные составляющие сути человека, а значит, и сути права. В идеологической плоскости такой подход означает поиск синтеза идей либерализма с его приоритетом прав человека и коммунитаризма, с позиций  которого общее благо – не сумма индивидуальных благ, а общие ценности, объединяющие данное конкретного общество. Такие общие ценности – это, конечно, некий сплав ценностей, разделяемых большинством социума, и специфических ценностей разного рода меньшинств. Однако в подобном сплаве общих ценностей социума не могут не доминировать ценностные установки социокультурного большинства. В противном случае это будет уже не социум.

Как известно, в современных конституциях интересы личности трактуются как приоритетные. Однако из этого отнюдь не следует, что главная цель конституционной юстиции должна состоять в защите личных прав и лишь потом, по остаточному принципу, публичных прав и интересов. Говоря о приоритете прав человека, нужно помнить, что права человека и публичные интересы не просто конкурируют, но находятся в диалектическом взаимодействии, поскольку публичные интересы составляют необходимое условие осуществления прав человека. С юридической точки зрения такое взаимодействие означает достижение разумного баланса публичных и частных интересов.

При этом следует иметь в виду, что понятие «баланс интересов» – не одно и то же, что простое примирение на тех или иных условиях большинства и  меньшинства, государства и личности. Это даже и не «общественный мир» – данное понятие намного содержательнее и глубже. Понятие «общественный мир» не дает ответа на вопрос, какой ценой этот мир будет достигнут. Ведь он может быть куплен путем паллиативного решения или отказа от публичных целей в пользу узких, частных и групповых интересов. Напротив, баланс публичных и частных интересов предполагает осознанное и открытое отступление из того или иного пункта, с тем однако условием, чтобы всегда компенсировать его наступлением с другого плацдарма.

Такой баланс есть правовой континуум, в котором, в общем и целом, ничего не убавляется и не прибавляется, а лишь перетекает из одной формы в другую, без ущерба для общего объема. Именно в этом смысле можно говорить о неотчуждаемости и неотъемлемости прав и свобод человека, памятуя о том, что эти свойства есть принадлежность всего множества, всей системы этих прав в целом. Иначе говоря, приоритет интересов личности вовсе не означает, что публичные интересы отбрасываются в сторону как нечто консервативное и устаревшее. Напротив, публичные интересы не должны умаляться, но могут адаптироваться, изменяя форму своего проявления и реализации. То есть отступление от публичных интересов в пользу индивидуальных и частных всегда должно тем или иным образом компенсироваться и наоборот – любое уменьшение сферы применения какого-либо основного права личности оборачивается усилением другого, связанного с ним права. В этом и состоит баланс интересов, равно как соразмерность при ограничении прав – ибо «соизмерять» что-то всегда можно лишь с чем-то иным, а потому невозможно просто насколько-то ограничить право и объявить это соразмерным.

 

Конституционные ценности и научно-технологическое развитие. Актуальность обозначенного подхода к проблеме соотношения прав большинства и меньшинства становится особенно очевидной в свете современных вызовов конституционно-охраняемым ценностям, обусловленных теми тенденциями научно-технологического развития, о которых я упомянул в начале своего выступления. Эти вызовы обращены уже не к отдельным национально-государственным социумам, а к человечеству в целом, поскольку затрагивают саму возможность выживания человечества, его сохранения как биологического вида и социальной общности. Именно под таким углом зрения нам в самом ближайшем будущем предстоит рассматривать те новые права индивидов, которые уже зарождаются под воздействием научно-технологической революции.

Жизнь развивается стремительно, и возникают новые объекты правового регулирования: роботы, искусственный интеллект, биотехнологии, новые виды транспорта и так далее. Не говоря уже о таких уже ставших банальными вещах как новые финансовые инструменты, блокчейн (распределенный реестр), криптовалюты и так далее. Новшества могут нести в себе и блага, и неприятности, и преимущества, и риски. Ведь человеческая природа такова, что придуманное одними для улучшения жизни людей другие могут придумать, как обратить во зло. И как знать, не наступит ли в определенных точках пространства и времени такой момент, когда потери окажутся больше приобретений. Конституция является универсальным механизмом для того, чтобы, не сдерживая прогресс, не допустить в то же время негативных последствий этого прогресса.

Именно органы конституционного контроля являются, таким образом, «воротами конституционализации» новых общественных отношений, в которых содержатся вызовы конституционно-охраняемым ценностям. К таким вызовам можно отнести развитие новых технологий (в первую очередь речь идет о биотехнологиях), информатизацию всех сфер общественной жизни (которая серьезным образом может нарушать приватность,  формирует «параллельную личность», представленную в Сети своеобразными идентификаторами), а также приводит к тому, что человек, отрезанный от Интернета, фактически не может реализовывать полноценно целый ряд своих прав), проблемы донорства органов и тканей человека.

В ближайшем будущем число обращений в органы конституционной юстиции в связи с разного рода технологическими и техническим новациями будет только увеличиваться. Так, в Конституционный Суд России обращалось достаточно много граждан, которые выражали несогласие с положениями законодательства о выдаче гражданам универсальной электронной карты для доступа к государственным и муниципальным услугам. Конституционный Суд не усмотрел в этом регулировании признаков неконституционности, но пример показателен, так как демонстрирует, что в рамках новых технологий претензии конституционного характера могут вызывать у граждан даже самые безобидные, на первый взгляд, решения.

И еще один пример - исходя из того, что статья 23 (часть 2) Конституции Российской Федерации, закрепляющая право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, является в силу ее статьи 15 (части 1 и 2) нормой прямого действия, обязательной для соблюдения всеми субъектами права, Конституционный Суд признал, что отсутствие в федеральном законодательстве прямого указания на обязанность именно правообладателя интернет-сервиса, посредством которого осуществляется отправка и получение электронных сообщений, обеспечивать тайну связи не может рассматриваться как свидетельство отсутствия у него такой обязанности. Условия пользовательского соглашения не могут трактоваться как предоставляющие правообладателю интернет-сервиса право самостоятельно - и тем самым в нарушение статьи 23 (часть 2) Конституции Российской Федерации - разрешать или ограничивать доступ к информации, содержащейся в передаваемых с его помощью электронных сообщениях (Постановление по жалобе гражданина Сушкова).

Показательно, что 8 марта 2018 года Совет Европы принял новые политические рекомендации (руководящие принципы) о роли и ответственности посредников интернет-коммуникации, в том числе поисковых агрегатов и социальных сетей. Совет Европы исходит из того, что роль и реальная возможность влияния на общество, включая область прав человека, таких посредников должна быть прояснена. Комитет министров призвал государства-члены СЕ вводить такое регулирование указанной сферы, которое «ставило бы во главе угла права человека, а также соответствующие им обязанности посредников [коммуникации]». Рекомендации призывают создать безопасную виртуальную среду, в которой все участники коммуникации (пользователи, посредники и иные заинтересованные стороны) будут знать свои права и обязанности. Такая среда должна быть основана на принципах как саморегулирования, так и «совместного регулирования». Она также должна предоставлять возможности по исправлению (компенсации) возможного вреда, причиненного деятельностью в сфере интернет-коммуникации.  

На этом общем фоне можно выделить две тенденции современного научно-технологического развития, которые уже в ближайшем будущем станут оказывать особенно значимое воздействие на сферу прав человека. Воздействие, связанное с появлением принципиально новых прав, а значит – и новых задач по согласованию этих прав с уже сложившейся системой правовых ценностей. Это: 1) интенсивное развитие биотехнологий (а также связанных с ними когнитивных, информационных и иных технологий), позволяющих совершенствовать телесные и интеллектуальные качества человека, и 2) процессы роботизации, автоматизация и информатизации общественного производства, преобразующие важнейшую для человека сферу трудовых отношений.

Что касается, например, биотехнологий, то  они, помимо несомненных благ, несут в себе и огромные социальные риски. Взять хотя бы проблемы воздействия биотехнологий на репродуктивные функции человека в русле так называемой либеральной евгеники. Здесь уже возникает масса проблем, на которые пока не могут ответить философы[4]. А ведь решать эти проблемы придется юристам. Нельзя недооценивать также и опасность разрушения тех основ справедливости, на которых базируется человеческое общество, в результате вполне возможного непреодолимого раскола человечества на элиту, обогащенную всеми достижениями науки, и массы, которые утратят всякий контроль над элитой. Думаю, что нам было бы полезно и интересно обсудить этот круг вопросов вместе с философами.

Вторая группа проблем, значимых с точки зрения прав человека, - это социальные последствия масштабной автоматизации, роботизации и компьютеризации производства, связанные с тем, что миллионы людей потеряют работу, а с ней – не только материальное благополучие, но и социально-правовой статус, свои позиции как участников социального контракта, возможности доступа к социальной политике государства через системы страхования социальных рисков, ресурсы влияния на социально-политическую ситуацию в стране и мире и т.д.  На эти вызовы надо искать ответы. Очевидно, что эти ответы должны лежать в плоскости одновременно нескольких отраслей. Так, нужно будет обратиться к вопросам налогообложения. Может ли предприниматель, получающий сверхприбыль от использования роботов, платить прежний сравнительно небольшой налог? Ведь государству придется увеличивать расходы в связи с массовой безработицей. Возможно, придется придумывать новые формы занятости, чтобы сократить чувство социальной отчужденности у лиц, потерявших работу. Иначе неизменно возникнут новые «луддиты», обвиняющие технический прогресс во всех своих бедах.

Конечно, эти проблемы должны понимать, прогнозировать и разрешать прежде всего законодательная и исполнительная власть. Но в то же время, нельзя исключать риск их отставания в решении этих проблем. В тех или иных формах и проявлениях они могут вставать перед органами конституционного контроля, при этом универсальность положений Конституции позволяет предположить возможность найти ответы по крайней мере на ряд таких вопросов в рамках конституционного судопроизводства. Сумеют ли и без того уже ослабленные национальные государства найти ресурсы для того, чтобы удержать социальную ткань от разрывов и помочь людям пережить эту революционную ломку? Пока что ситуация, по мнению специалистов, выглядит весьма тревожной.

 

Таким образом, даже этот краткий обзор показывает, что общество по-прежнему будет нуждаться в институте конституционной юстиции с его  богатым опытом согласования базовых конституционно-правовых ценностей. А значит, нам есть над чем думать и работать, в том числе и в рамках данной конференции.

[1] Нерсесянц В.С. Философия права. М. 2006. С.43.

[2] Постановление Конституционного Суда РФ от 12 апреля 2016 г. N 10-П «По делу о проверке конституционности положений части 1 статьи 169, частей 4 и 7 статьи 170 и части 4 статьи 179 Жилищного кодекса Российской Федерации в связи с запросами групп депутатов Государственной Думы».

[3] Постановление ЕСПЧ от 21 февраля 1986 г. по делу «Джеймс (James) и другие против Соединенного Королевства»

[4] Взять хотя бы проблему так называемой либеральной евгеники. «В отличие от традиционной, - пишет известный специалист в области биоэтики П.Д.Тищенко, - либеральная евгеника в качестве предмета своего воздействия имеет не генофонд нации, а геном отдельного человека (родительский и/или ребенка). Локализация евгенического воздействия на уровень отдельного генома и даже конкретного гена создает предпосылку для евгенической политики, в которой главную роль сможет играть не государство, а пара потенциальных родителей или даже отдельный индивид, пожелавший создать свою улучшенную копию методом клонирования. На место централизованного планирования генетических качеств будущих поколений встает индивидуальный выбор и покупка евгенических услуг для совершенствования генома будущего ребенка в "генетическом супермаркете". Иными словами, смысл "либерализма" нового типа евгеники в ее ярко выраженном акценте на свободу потребительского интереса и идеологию рыночного общества». (П. Д. Тищенко.  Новейшие биомедицинские технологии: Философско-антропологический анализ [Анализ идей либеральной евгеники Ю. Хабермасом]. // Вызов познанию: Стратегии развития науки в современном мире. - М.: Наука, 2004, с. 309-332